Довольно просто проследить развитие мифа об Ангелах Ада, — и даже возникновение названия и символики, — если вернуться ко временам второй мировой войне и Голливуду. Но их гены и подлинная история уходят корнями гораздо глубже. Вторая мировая война не спровоцировала абсолютно новый экономический бум в Калифорнии. Она лишь способствовала воскрешению ситуации, возникшей в тридцатые годы и уже было пошедшей на убыль, когда военная экономика вновь превратила Калифорнию в новую Валгаллу. В 1937 году Вуди Гатри написал песню «До-Ре-Ми» <"До-Ре-Ми" — на сленге: бабки, башли, тити-мити — прим.перев.>. Припев звучал примерно так:
Песня отражает рухнувшие надежды более чем миллиона выходцев из Оклахомы, с юга и с запада, легких на подъем людей, проделавших долгий путь в Золотой Штат и обнаруживших, что это — не что иное, как еще один кровью и потом достающийся доллар. К тому времени когда прибыли эти джентльмены, уже четко вырисовался процесс Переселения на Запад. «Калифорнийский образ жизни» был все той же старой игрой в «манну небесную», но разоблачительные слухи слишком медленно просачивались назад на Восток, и Золотая Лихорадка продолжалась. Попав сюда, люди зависали в этих местах на несколько лет, плодились и размножались, пока не началась война. Затем они либо поступили на военную службу, либо им предлагался богатый выбор работы на процветающем тогда рынке труда. Как бы там ни было, когда закончилась война, все они стали калифорнийцами. Старый образ жизни обратился в пыль, которую гонит ветер по 66-му хайвею, а их дети выросли в новом мире. Линкхорны наконец-то нашли свой дом.
Нельсон Элгрин написал о них в «Прогулке по дикому краю», но это была история их жизни еще до того, как они пересекли Скалистые Горы. Доув Линкхорн, сын Безумного Фица, отправился в поисках удачи в Новый Орлеан. Десять лет спустя он, должно быть, двинулся в Лос-Анджелес.
Книга Элгрина открывается одним из лучших исторических описаний белого отребья Америки за все времена <Рассказ «Пылающий Амбар» Уильяма Фолкнера — еще один пример классической литературы белого отребья. Фолкнер проводит исследование тех человеческих качеств, которых недостает в описании, сделанном Элгрином.>. Он прослеживает происхождение Линкхорнов с момента первой волны эмиграции в эти края мелких арендаторов, заключающих кабальные договора. Сюда стекались отбросы общества со всех Британских островов — бродяги, неудачники, преступники, разорившиеся подчистую должники, социальные банкроты всех типов и видов — и все они сгорали от желания подписать жестокие рабочие контракты с будущими хозяевами в обмен на проезд через океан в Новый Мир. Оказавшись здесь, эти люди терпели рабские условия год или два, пока босс кормил их и давал им кров, а когда время кабалы истекало, их отпускали на свободу, предоставляя возможность жить, как им захочется.
И теоретически, и в контексте самой истории сложившаяся система отношений была выгодна всем сторонам. Любой человек, дошедший до такого отчаянного положения, что был готов продать себя с потрохами в кабалу и уже окончательно сел на мель в Старом Свете, за шанс обрести прочное положение на новом континенте хватался, особенно не задумываясь. Какое-то время он изнывал от изнурительного подневольного труда, страдал от своего нищенского существования, но затем его отпускали на свободу, и он мог ухватиться за все что угодно, за любое дело в стране, чьи природные богатства казались неисчерпаемыми. Тысячи арендаторов приехали сюда на кабальных условиях, но к тому времени как они стали свободными, вся прибрежная полоса была уже заселена.
Невостребованная земля лежала на Западе, за горами Аллеганы. Так что они мигрировали в новые штаты — Кентукки и Теннесси; а их сыновья перебрались в Миссури, Арканзас и Оклахому.
Бродяжничество стало привычкой; отмершие корни оставались гнить в Старом Свете, а в Новом — никаких корней не было. У Линкхорнов не было мечты осесть, взяться по-настоящему за дело, обрабатывать землю и что-то производить. И кабала, в которую они попали, приехав сюда, тоже стала привычкой, хотя вечно длиться она не могла. Они были не пионерами, а неряшливым арьергардом вольнонаемных рабочих — последователей Великого Переселения на Запад. К тому времени как в Америку прибыли Линкхорны, земля повсюду была уже занята, так что они работали какое-то время и двигались дальше. Их мир был суровым, полным насилия пьяным забвением между приступами отчаяния и мечтой о большой леденцовой горе, о молочных реках и кисельных берегах… Они продолжали двигаться дальше на Запад, постоянно меняя род занятий, питаясь слухами, захватывая фермы или падая на хвост какому-нибудь более удачливому родственнику. Они жили за счет того, что копошились в земле наподобие скопища червей, выжимали из нее все соки, обдирали ее до нитки, и опять отправлялись в путь. Так они и существовали изо дня в день, а к западу все еще простирались нетронутые ничейные земли.
Кое-кто отбивался от общего потока, оседал на земле, и их прямые потомки все еще живут там — в Каролине, Кентукки, Западной Вирджинии и Теннесси. Они были неприкаянными бродягами, выпавшими из общества, всю свою сознательную жизнь: хиллбиллиз, оклохи, аркиз — все это одного поля ягоды, близнецы-братья. Техас — живой памятник этой породе. Так же, как и Южная Калифорния.
Элгрин называл их «свирепыми нетерпеливыми парнями», с «вечным ощущением того, что их одурачили». Грабители с большой дороги, вооруженные и пьяные, легион картежников, драчунов и шалав. Ворваться в город на старом, полуразваленном автомобиле (модель А) с потрескавшимися лысыми покрышками, без глушителя и с одной передней фарой… в поисках легкой, шальной работы, которую дают, не задавая лишних вопросов, и желательно без каких-либо налоговых вычетов. Просто получить наличными, подешевле заправиться на бензоколонке и двинуться в путь, с пинтой пива на сиденье и Эдди Арнольдом, заполняющим радиоэфир славными кантри-мелодиями о доме, милом доме, о той Возлюбленной из «Пырейного штата», что все еще ждет, и о розах на могиле Мамы.
Элгрин оставил Линкхорнов в Техасе, но любой, кто ездил по хайвеям Запада, знает, что они там особо не задержались. Линкхорны продолжали кочевать, пока однажды, в конце тридцатых, они не остановились на вершине поросшего карликовыми дубами Калифорнийского холма и не посмотрели вниз на Тихий Океан — вот он, конец пути! Какое-то время их положение было очень тяжелым, но не более суровым и отчаянным, нежели в сотне других мест, в которых они побывали. А потом началась война — полная лафа, большие денежки даже для Линкхорнов.
Когда война закончилась, в Калифорнии оказалось множество ветеранов, которым невтерпеж было потратить свои дембельские пособия. Многие решили остаться на побережье, и пока их новые радиоприемники выдавали музыку хиллбилли, они вышли в свет и купили себе большие мотоциклы — не зная точно, зачем они это сделали. Однако в реве, гуле и рокоте новой непонятной атмосферы тех времен такой поступок казался вполне разумным. Не все люди были такими, как Линкхорны, но вынужденная, притянутая за уши демократия четырех военных лет стерла с лица земли так много старых различий и особенностей, что и Линкхорны были сбиты с толку. Их традиция заключать браки между родственниками себя изжила, их дети смешивали свою кровь, совершенно свободно и без всякого насилия или принуждения, с кровью других людей. К 1950 году многие Линкхорны скопили довольно приличные деньги; они приобрели солидные автомобили, и даже дома.
Другие из этого рода, тем не менее, не выдержали бремени респектабельности и откликнулись на зов генов. Рассказывают об одном Линкхорне, который стал процветающим автомобильным дилером в Лос-Анджелесе. Он женился на очаровательной испанской актрисе, купил большой особняк в Беверли Хиллз. Десять лет он прожил в полном изобилии и роскоши, а потом начал страдать от обильного потоотделения и бессонницы. Он тайком уходил из своего дома через черный вход и бежал несколько кварталов к бензоколонке, где держал «форд» 1937 года без крыльев, с форсированным двигателем. Он проводил оставшуюся часть ночи, ошиваясь вокруг баров, где играли на пианино музыку в стиле хонки-тонк, как некогда в пабах Старой Доброй Англии, крутился у стоянок дальнобойщиков, одетый в грязные широкие рабочие брюки и заскорузлую зеленую майку с эмблемой Бардхэла на спине. Он обожал пить на халяву пиво, и спаивал всех шлюх в округе, когда те с презрением отвергали его грубые домогательства.